Рыбалка в мороз на мушку

Дорога не близкая, занимает часов шесть. Мы едем в Максимиху, в Баргузинский залив. Там наше привычное место, там же наша база. Между разговорами изредка кто-нибудь запускает руку в ящик с бармашом, проверяя шевелящихся рачков. Хорошая, свежая прикормка — залог успеха.

Кстати, о бармаше. На запад от Иркутска этого рачка называют мормышом, у нас, в Забайкалье — бормашом, а в литературе я обнаружил слово — ‘бармаш’. Так что буду следовать литературной традиции.

Наконец, около одиннадцати часов вечера показались долгожданные огни — подъезжаем! Сразу же ‘выбрасываем десант’: эта группа уходит на лед долбить лунки и прикармливать их. Если это делать утром, то рыба подойдет только часа через три-четыре. Остальные едут на базу — топить печь и готовить ужин.

‘Десант’ через полчаса выходит на мыс Громотуху, и здесь начинаются разногласия: где долбить лед — ближе к берегу или подальше? В конце концов сходимся на том, что будем делать две ‘Камчатки’ — одну у берега, другую на глубине. ‘Камчаткой и у нас называют группу близко расположенных лунок; достаточно прикормить одну, рыба будет во всех.

Толщина льда сантиметров восемьдесят, на каждую лунку уходит минут по десять. Запускаем бармаша. Теперь все в порядке…

Еще до рассвета покидаем базу. Идти километра три. Компактная вначале группа скоро растягивается — нетерпение у всех одинаково, а возможности разные: кто может, поспешает чуть ли не вприпрыжку. Самые нетерпеливые остаются на ближней, мелкой, ‘Камчатке’, оптимисты идут дальше — за большой рыбой.

Снасти разматываются с лихорадочной быстротой, каждому хочется поймать рыбу первым. Интересен этот момент начала рыбалки: ждешь не только своей рыбы — вообще ждешь, когда же, наконец, кто-нибудь воскликнет: ‘Ага! Есть!’. После этого наступает некоторое облегчение: есть, значит, рыба, никуда она не делась и клюет, как всегда. И идет потом рыбалка как-то спокойнее и увереннее.

Но проходит минут десять, пятнадцать — ничего! Неподвижные ранее фигуры начинают шевелиться. Крутим головами, спрашиваем друг у друга, кричим приятелям на дальней ‘Камчатке’, но там, кажется, та же картина.

Через полчаса уже ясно — клева нет. Компания начинает разбредаться, кое-кто уходит искать рыбу. Я остаюсь. Знаю, что уж если не клюет на прикормленных с вечера лунках, то и в другом месте будет то же самое.

Вот один из нашей компании не выдерживает, встает на четвереньки и смотрит в лунку. Скоро почти все следуют его примеру, а потом и вовсе ложатся около лунок и теперь рыбачат, так сказать, ‘с подглядом’. Этот способ почему-то называется ‘рачкованием’, и уважающие себя рыболовы считают его зазорным и недостойным. Однажды я видел местного деда: он стоял на четвереньках, довольно высоко задрав заднюю часть тела в латаных ватных штанах, и азартно дергал удочкой, стараясь, видимо, перехитрить какую-то норовистую рыбу. Заметив меня, он страшно смутился и стал очень многословно объяснять, что уронил сачок. Сачок лежал рядом, пришлось сделать вид, что я поверил.

Но мы не гордые, поэтому ‘рачкуем’ без оглядки. Ложусь на лед, поудобнее пристраиваясь, гляжу в лунку. Глубина небольшая, метра два, дно просматривается превосходно. На дне камни. Изредка мелькнет хариус или проскочит стайка сорожек. Подо льдом слабое течение, это видно по колеблющейся мушке.

Бросаю в лунку горсть рачков, и они, почувствовав родную стихию, усиленно работают ножками и медленно опускаются на дно. Большую часть их течение относит из пределов видимости. Пешней раздалбливаю нижнюю часть лунки. Теперь поле зрения несравненно больше. Бросаю еще горсть бармаша, и тут откуда-то сбоку выплывает стайка хариусов, которые начинают подбирать рачков. Затаив дыхание, подергиваю удочку, мушка шевелится среди бармашей и почти неотличима от них, но хариусы на нее внимания не обращают.

Скоро все рачки оказываются на дне, наиболее живые прячутся среди камней, остальные слабо шевелятся на поверхности. Теперь в воде танцует одна мушка. Я то медленно приподнимаю ее, то подергиваю. Хариусы начинают кружить вокруг мушки, а один явно с серьезными намерениями кидается к ней, но перед самой мушкой резко отворачивает в сторону. Обидно.

Под лункой опять пусто, хариусы уплыли. Совсем уж было решил подниматься со льда, как вдруг откуда ни возьмись какой-то шустрый хариусенок с ходу схватил мушку. И вот моя первая рыба — граммов на двести — прыгает у лунки.

Подсыпаю прикормку и продолжаю глядеть. Постепенно собираются рыбы — с десяток сорожек и несколько хариусов. Хариусы кружат вокруг мушки, иногда эдаким хитрым манером, как-то боком, будто петухи, подплывают к ней, но хватать не торопятся. Зато мгновенно замечают зашевелившихся на дне бармашей и сразу ‘склевывают’ их. Сорога ‘пасется’ на дне, собирает и шевелящихся и совсем дохлых рачков.

Меняю мушку на Обычный крючок, на который насаживаю бармаша. Хариусы ведут себя по-прежнему, а сорога накидывается на новую приманку. Клюет жадно, даже уколы о крючок и леска, на которую она постоянно наталкивается, ее не смущают. Вылавливаю всю стайку, но ей на смену подплывает новая. Удить ее становится неинтересно, особенно когда тут же ходят хариусы! И я снова цепляю к леске мушку.

Новая оказия: вижу, как к лунке приплывает бычок. Мушка его явно интригует, он подбирается поближе, а потом прыгает почти как лягушка, только отталкивается плавниками. Не поймав мушку, пытается догнать ее и отчаянно работает хвостом и плавниками. Догнать не позволяю, такая добыча мне ни к чему. Потерпев неудачу, бычок опускается на дно, но, как только мушка оказывается близко, продолжает атаку. Так повторяется несколько раз. Наконец, мне это надоедает, позволяю ему догнать мушку и вытаскиваю его из лунки. Удивительная рыба — голова и хвост! Вытащенный из воды, бычок растопыривает все, что может, — жабры, плавники, даже хвост, и тот, кажется, растопыривается. Бросаю его обратно в воду и он резво улепетывает.

Как же все-таки перехитрить хариусов? Несколько раз меняю мушки, но поймать удается только одного, остальные все так же или кружат вокруг мушки, или вообще не обращают на нее внимания.

Кстати, о мушках. Зимняя мушка — это маленький крючок, аккуратно обмотанный шерстяной ниткой. Обмотка должна быть гладкой, на разлохмаченную мушку рыба не реагирует. Крючок предпочтительнее самодельный, из иголки, главное его достоинство в том, что ему можно придать любую форму. Нитки выбирают под цвет бармаша — серо-зеленые, желтовато-зеленые, зеленовато-коричневые. Но иногда хорошо идут и красные, и оранжевые, и даже белые мушки.

Беру на себя смелость утверждать, что никто, даже самый бывалый рыболов, сделав мушку, не сможет определить, хорошо на нее будет клевать или нет. Это узнается только во время ловли. К тому же в один день уловистыми бывают одни мушки, а в другой — совершенно иные.

Лучшей из всех сделанных мною мушек оказалась самая первая. Была она крупная, темно-малинового цвета, с усиками. Когда я, тогда еще новичок, показал ее своим опытным друзьям, они осмеяли ее, как могли, и предложили выбросить, пока не поздно. Я не послушался, и хариус на эту мушку брал исключительно. В конце рыбалки она пропала вместе с удочкой, когда я, отлучившись, неосмотрительно оставил ее в лунке. Наверно, ее утащила большая рыба…

Продолжаю менять мушки, но рыбы к ним проявляют интерес только в первый момент, а потом совершенно игнорируют.

Чувствую, что сильно замерз. Беру пешню, сачок, ухожу метров за триста — долбить новую лунку. На улов особенно не надеюсь, но рассчитываю согреться. Работаю неторопливо, основательно, лунку делаю широкую, сыплю прикормку и смотрю в лунку. Медленно проступает дно, а когда глаза освоились, видно превосходно. Глубина метра четыре, на дне — песок, рыбы пока нет. Бросаю еще горсть рачков и слежу, как они тихо опускаются на дно. Рыба не появляется, и я возвращаюсь к прежней лунке.

Обычное явление: из ‘отдохнувшей’ лунки вытаскиваю двух хариусов! И вдруг в поле зрения появляется что-то огромное. Понимаю, что это оптический обман, вода увеличивает размеры, но все же налим — а это был он — веси г не меньше килограмма. Сразу прикидываю: выдержит или не выдержит леска? Но менять сейчас снасть — это уж точно упустить рыбину, и я начинаю дразнить мушкой. Налим что-то выискивает на дне, мушки не замечает. Два раза стукаю его грузилом по голове. Не поняв, в чем дело, он резко сгибается и настораживается. Наконец, замечает мушку. Бросается один раз — мимо, второй раз — есть! Тащу медленно и осторожно, впрочем, налим не сопротивляется, идет, как бревно. Завожу в лунку, его лимонно-пятнистое тело рядом. Но в последний момент, когда голова рыбы уже поднимается над водой, я, видимо, делаю резкое движение — и знаменитая японская леска диаметром ноль пятнадцать лопается. Кидаюсь рукой в лунку, но единственный итог — намоченный рукав. Разве удержишь это скользкое, извивающееся тело?! И что любопытно: несмотря на только что пережитое потрясение, налим уплывает, вяло пошевеливая плавниками и хвостом, без суеты и спешки. Ах, налим, налим!

Вытаскиваю из рюкзака блесну на прочной леске — специально на налимов — и кладу рядом с лункой: может, еще какой приползет.

Поднимается ветер, метет поземка. Ветер, а не мороз — главный бич байкальских рыболовов. Сколько помню, редкие дни здесь обходятся без ветра. ‘Камчатка’ теперь выглядит довольно странно: лежащие плашмя человеческие фигуры, полузасыпанные снегом. Для случайного наблюдателя картина почти трагическая, если бы не удочки, которые шевелятся около каждой головы.

Решаю проверить новую прикормленную лунку и бегом, чтобы согреться, направляюсь к ней. Убираю намерзший лед, опускаю приманку и сразу же ощущаю настолько сильный толчок, что чуть не роняю удочку. Тащу осторожно: по рывкам ясно, что рыба изрядная. И в самом деле — вытаскиваю благополучно хариуса граммов на восемьсот. Без промедления снова опускаю приманку. Не проходит и минуты, как следует поклевка, и еще один хариус, поменьше первого, но тоже неплохой, оказывается на льду.

Можно представить мое состояние: поклевка за поклевкой, хариус за хариусом, и все довольно приличные!

Конечно, долго так продолжаться не может — клев прекращается. Ложусь на лед, смотрю в лунку. Рыбы немного — несколько хариусов и сорожек. Хариусы нервно кружат вокруг мушки, но не берут, часто пытаются атаковать грузило, когда оно медленно поднимается вверх. Когда же опускаю удочку, они шарахаются от него.

Высыпаю горсть бармашей в лунку, и вдруг происходит что-то необыкновенное. Сбоку появляется стая хариусов, их много, не сосчитать. Они суетятся, кружатся, толкутся и хватают рачков, опускаясь следом за ними ко дну. До дна не доходит ни один бармаш! Тогда вместе с прикормкой опускаю мушку. Хитрость удается: в суете один из хариусов вместо бармаша схватил мушку и теперь подпрыгивает на льду. Таким же манером удается вытащить еще двух рыб, но после этого, оставаясь у лунки, хариусы уже к мушке не подходят.

Но, видно, кто-то колдовал в этой лунке, иначе чем объяснить, что в ней вдруг появляется что-то огромное, пятнистое. Опять налим! Но этот килограмма на три, не меньше! Бросаю удочку, судорожно, поспешно разматываю блесну, опускаю ее и смотрю в лунку. Блесна подпрыгивает и играет около хвоста налима. Попытки привлечь его внимание ни к чему не приводят. Рыбина медленно уползает…

Утром следующего дня сразу же направляюсь к своей заветной лунке. Пока разматываю удочку, признаться, волнуюсь: а вдруг повторится вчерашний клев? За пятнадцать минут вылавливаю на мушку трех сорожек. Это уже интересно — вчера сорога на мушку не шла.

Ложусь на лед и вижу в лунке уйму сороги, от зеленовато-темных спинок рябит в глазах. Хариусов мало, и если сорога держится у дна, то хариусы — немного выше. Подматываю леску и начинаю дразнить хариусов, но они, как всегда, осторожны. Зато сорога часто атакует мушку. Ловлю выборочно: если за мушкой гонится крупная сорожка, даю ей заглотить, если мелочь — увожу мушку.

Старожилы говорят, что здесь, в Баргузинском заливе, раньше сороги было меньше, зато больше было сига и хариуса. Она сильно расплодилась за последние восемь-десять лет. В чем причина, судить трудно. Возможно, это связано с тем, что рыболовов здесь с каждым годом все больше и больше. Связь, впрочем, не прямая, а косвенная. Дело в прикормке. Мы, например, привозим с собой каждый раз не менее полусотни килограммов бармаша. На человека в среднем получается килограмма три-четыре, или на один день два килограмма. Оглядываю лед, насчитываю более полусотни рыболовов, а в марте-апреле в выходные дни здесь будет человек по двести, а то и больше. Прикидываю, подсчитываю, получается, что каждый год во время ледостава в районе Максимихи в качестве прикормки запускается в воду пятнадцать-двадцать тонн бармаша (расчеты, конечно, весьма приблизительные). Большую часть рачков поедает сорога. Это, естественно, способствует более активному ее размножению. А в дальнейшем она успешно конкурирует с белой рыбой. Со взрослыми особями сига и хариуса она, конечно, конкурировать не может, но с молодью — несомненно.

Близится полдень, остались последние минуты рыбалки, появляется ощущение, схожее с чувством предстоящей разлуки. Не хочется уезжать. И клев плохой, и холодно, но уезжать не хочется. Забываю про удочку и смотрю вокруг.

Впереди — горная гряда Святого Носа, очертания четкие и резкие. Левее — противоположный берег Байкала, он как будто в дымке. Да это и не удивительно — до него семьдесят километров. Обманчивы здесь расстояния. Раньше мне казалось, что оконечность Святого Носа километрах в десяти от берега, но когда посмотрел по карте, оказалось — тридцать. Справа и слева — длинные зеленые языки мысов Громотухи и Духового. Это низкие, вдающиеся в море берега, покрытые лесом. Сзади полукругом подступают крутые сопки, поросшие лиственницей; снег на склонах просвечивает сквозь голые кроны деревьев. Суровая природа, неяркие краски, но есть в этом что-то завораживающее: и ледяной простор, и горы, и леса…

И пусть рыбалка складывается не очень счастливо, вот как в эти два дня, все равно — не пройдет и недели, как затоскует душа по этой неброской красоте и потянет снова на Байкал…